Неточные совпадения
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел
в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто
в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать
поцелуями ее лицо, руки и
шею.
— Да, да. — И еще раз погладив ее плечико, он
поцеловал ее
в корни волос и
шею и отпустил ее.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом вышла из вагона. И, как только брат подошел к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою рукой за
шею, быстро притянула к себе и крепко
поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала его, он опять вошел
в вагон.
Девочка, любимица отца, вбежала смело, обняла его и смеясь повисла у него на
шее, как всегда, радуясь на знакомый запах духов, распространявшийся от его бакенбард.
Поцеловав его наконец
в покрасневшее от наклоненного положения и сияющее нежностью лицо, девочка разняла руки и хотела бежать назад; но отец удержал ее.
— Анна, за что так мучать себя и меня? — говорил он,
целуя ее руки.
В лице его теперь выражалась нежность, и ей казалось, что она слышала ухом звук слез
в его голосе и на руке своей чувствовала их влагу. И мгновенно отчаянная ревность Анны перешла
в отчаянную, страстную нежность; она обнимала его, покрывала
поцелуями его голову,
шею, руки.
Он стал на колени возле кровати, приподнял ее голову с подушки и прижал свои губы к ее холодеющим губам; она крепко обвила его
шею дрожащими руками, будто
в этом
поцелуе хотела передать ему свою душу…
Когда я стараюсь вспомнить матушку такою, какою она была
в это время, мне представляются только ее карие глаза, выражающие всегда одинаковую доброту и любовь, родинка на
шее, немного ниже того места, где вьются маленькие волосики, шитый белый воротничок, нежная сухая рука, которая так часто меня ласкала и которую я так часто
целовал; но общее выражение ускользает от меня.
Потом вновь пробился
в кучу, напал опять на сбитых с коней шляхтичей, одного убил, а другому накинул аркан на
шею, привязал к седлу и поволок его по всему полю, снявши с него саблю с дорогою рукоятью и отвязавши от пояса
целый черенок [Черенок — кошелек.] с червонцами.
Ушли все на минуту, мы с нею как есть одни остались, вдруг бросается мне на
шею (сама
в первый раз), обнимает меня обеими ручонками,
целует и клянется, что она будет мне послушною, верною и доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, «ничего, ничего не надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего стыда и со слезинками энтузиазма
в глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.
Вдруг ему представится, что эти целомудренные руки когда-нибудь обовьются вокруг его
шеи, что эти гордые губы ответят на его
поцелуй, что эти умные глаза с нежностию — да, с нежностию остановятся на его глазах, и голова его закружится, и он забудется на миг, пока опять не вспыхнет
в нем негодование.
Однажды, когда Варвара провожала Самгина, он, раздраженный тем, что его провожают весело, обнял ее
шею, запрокинул другой рукою голову ее и крепко, озлобленно
поцеловал в губы. Она, задыхаясь, отшатнулась, взглянула на него, закусив губу, и на глазах ее как будто выступили слезы. Самгин вышел на улицу
в настроении человека, которому удалась маленькая месть и который честно предупредил врага о том, что его ждет.
Послушав еще минуту, Самгин положил свою руку на ее левую грудь, она, вздрогнув, замолчала. Тогда, обняв ее
шею, он
поцеловал в губы.
Явилась Дуняша, и хотя глаза ее были заплаканы, начала она с того, что, обняв Клима за
шею,
поцеловала в губы, прошептав...
— Вот, Бог даст, доживем до Пасхи, так поцелуемся, — сказала она, не удивляясь, не смущаясь, не робея, а стоя прямо и неподвижно, как лошадь, на которую надевают хомут. Он слегка
поцеловал ее
в шею.
Она остановилась, положила ему руку на плечо, долго глядела на него и вдруг, отбросив зонтик
в сторону, быстро и жарко обвила его
шею руками,
поцеловала, потом вся вспыхнула, прижала лицо к его груди и прибавила тихо...
Еще
в девичьей сидели три-четыре молодые горничные, которые
целый день, не разгибаясь, что-нибудь
шили или плели кружева, потому что бабушка не могла видеть человека без дела — да
в передней праздно сидел, вместе с мальчишкой лет шестнадцати, Егоркой-зубоскалом, задумчивый Яков и еще два-три лакея, на помощь ему, ничего не делавшие и часто менявшиеся.
Любовь его к матери наружно выражалась также бурно и неистово, до экстаза.
В припадке нежности он вдруг бросится к ней, обеими руками обовьет
шею и облепит горячими
поцелуями: тут уже между ними произойдет буквально драка.
Глухонемая бросилась к девушке и принялась ее душить
в своих могучих объятиях, покрывая безумными
поцелуями и слезами ее лицо,
шею, руки.
Он осторожно
поцеловал ее
в то место на
шее, где пояском проходила у нее такая аппетитная складка, и на мгновение жена опять показалась ему русской красавицей.
Вообразите только, что он, этот характер, получив тогда эти деньги, да еще таким образом, чрез такой стыд, чрез такой позор, чрез последней степени унижение, — вообразите только, что он
в тот же день возмог будто бы отделить из них половину, зашить
в ладонку и
целый месяц потом иметь твердость носить их у себя на
шее, несмотря на все соблазны и чрезвычайные нужды!
Он долго не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее
в руки, но не видел, что берет ее. Он был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел
в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся — Вера Павловна бросилась ему на
шею, обняла, крепко
поцеловала.
— На вопрос, который не был предложен? Но разве я так мало знаю вас, чтобы мне нужно было думать три дня? — Катерина Васильевна остановилась, положила руку на
шею Бьюмонту, нагнула его голову к себе и
поцеловала его
в лоб.
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на
шею, и
целовала, и плакала, и опять
целовала, А Жюли и подавно не выдержала, — ведь она не была так воздержана на слезы, как Верочка, да и очень ей трогательна была радость и гордость, что она делает благородное дело; она пришла
в экстаз, говорила, говорила, все со слезами и
поцелуями, и заключила восклицанием...
Когда они все бывали
в сборе
в Москве и садились за свой простой обед, старушка была вне себя от радости, ходила около стола, хлопотала и, вдруг останавливаясь, смотрела на свою молодежь с такою гордостью, с таким счастием и потом поднимала на меня глаза, как будто спрашивая: «Не правда ли, как они хороши?» Как
в эти минуты мне хотелось броситься ей на
шею,
поцеловать ее руку. И к тому же они действительно все были даже наружно очень красивы.
Бабушка стряпала,
шила, копалась
в огороде и
в саду, вертелась
целый день, точно огромный кубарь, подгоняемый невидимой плеткой, нюхала табачок, чихала смачно и говорила, отирая потное лицо...
Бывает и так, что, кроме хозяина, застаешь
в избе еще
целую толпу жильцов и работников; на пороге сидит жилец-каторжный с ремешком на волосах и
шьет чирки; пахнет кожей и сапожным варом;
в сенях на лохмотьях лежат его дети, и тут же
в темном я тесном углу его жена, пришедшая за ним добровольно, делает на маленьком столике вареники с голубикой; это недавно прибывшая из России семья.
— Когда тетеревята подрастут еще побольше и начнут понемногу мешаться, то уже чаще, особенно если место голо, поднимаются
целою выводкой и начинают садиться на деревья: иногда на разные, а иногда все на одно большое дерево; они садятся обыкновенно
в полдерева, на толстые сучья поближе к древесному стволу, и ложатся вдоль по сучку, протянув по нем
шеи.
Когда утром Нюрочка проснулась, Анфисы Егоровны уже не было — она уехала
в Самосадку так же незаметно, как приехала, точно тень, оставив после себя не испытанное еще Нюрочкой тепло. Нюрочка вдруг полюбила эту Анфису Егоровну, и ей страшно захотелось броситься ей на
шею, обнимать ее и
целовать.
Петр Елисеич на руках унес истерически рыдавшую девочку к себе
в кабинет и здесь долго отваживался с ней. У Нюрочки сделался нервный припадок. Она и плакала, и
целовала отца, и, обнимая его
шею, все повторяла...
Он повиновался, открыл глаза, повернулся к ней, обвил рукой ее
шею, притянул немного к себе и хотел
поцеловать в вырез рубашки —
в грудь. Она опять нежно, но повелительно отстранила его.
В припадке нежности и отчаяния Аннинька и плакала, и хохотала, и сто раз принималась
целовать m-lle Эмму —
в лицо,
шею, даже ее голые точеные руки.
В порыве чувства Раиса Павловна тихонько
поцеловала Лушу
в шею и сама покраснела за свою институтскую нежность, чувствуя, что Луше совсем не нравятся проявления чувства
в такой форме.
С лица капитана капал крупными каплями пот; руки делали какие-то судорожные движения и, наконец, голова затекла, так что он принужден был приподняться на несколько минут, и когда потом взглянул
в скважину, Калинович, обняв Настеньку,
целовал ей лицо и
шею…
На
шею Настеньке она предназначила надеть покойной жены Петра Михайлыча жемчуг с брильянтовым фермуаром [Фермуар — здесь — застежка на ожерелье.], который перенизывала, чистила, мыла и вообще приводила
в порядок
целые полдня.
— Мудрено! с Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет тебя, а еще писатель! Вот теперь и будешь прыгать и скакать дня три, как помешанный, вешаться всем на
шею — только, ради бога, не мне. Я тебе советовал бы запереться на это время
в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого,
поцелуя например…
Джемма слушала мать — и то посмеивалась, то вздыхала, то гладила ее по плечу, то грозила ей пальцем, то посматривала на Санина; наконец она встала, обняла и
поцеловала мать
в шею — «
в душку», отчего та много смеялась и даже пищала.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что
в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их
целовал в сладкие губы; помню тоже, что
в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить
в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и
в день обеда у Яра, у меня
в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по матушке по Волге» и что я
в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул
шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что
в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь
в том же.
Еще недавно советник Кубриков, шестидесяти двух лет и со Станиславом на
шее, пришел безо всякого зову и проникнутым голосом объявил, что
в продолжение
целых трех месяцев несомненно состоял под влиянием Интернационалки.
Опять тот же плут Лямшин, с помощью одного семинариста, праздношатавшегося
в ожидании учительского места
в школе, подложил потихоньку книгоноше
в мешок, будто бы покупая у нее книги,
целую пачку соблазнительных мерзких фотографий из-за границы, нарочно пожертвованных для сего случая, как узнали потом, одним весьма почтенным старичком, фамилию которого опускаю, с важным орденом на
шее и любившим, по его выражению, «здоровый смех и веселую шутку».
Туда
в конце тридцатых и начале сороковых годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз собирал около себя кружок и начинал обыкновенно расточать
целые фейерверки своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений на науку и политику, сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал
в этой кофейной вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным любителям, что театр — не пустая забава, а место поучения, а потому каждый драматический писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен помнить, что он идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и Михайла Семенович Щепкин, говоря, что искусство должно быть добросовестно исполняемо, на что Ленский [Ленский Дмитрий Тимофеевич, настоящая фамилия Воробьев (1805—1860), — актер и драматург-водевилист.], тогдашний переводчик и актер, раз возразил ему: «Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они не
шили сапог из гнилого товара, а художникам необходимо другое: талант!» — «Действительно, необходимо и другое, — повторил лукавый старик, — но часто случается, что у художника ни того, ни другого не бывает!» На чей счет это было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением самого Ленского, рассмеялись.
Ченцов начал сжимать ее
в своих объятиях,
целовать в голову,
в шею: чувственный и любострастный зверь
в нем проснулся окончательно, так что Людмила с большим усилием успела наконец вырваться из его объятий и убежала из своей комнаты.
Протопопица встала, разом засветила две свечи и из-под обеих зорко посмотрела на вошедшего мужа. Протопоп тихо
поцеловал жену
в лоб, тихо снял рясу, надел свой белый шлафор, подвязал
шею пунцовым фуляром и сел у окошка.
— Застал еще, слава Богу, — воскликнул он и подбежал к повозке. — Вот тебе, Елена, наше последнее родительское благословение, — сказал он, нагнувшись под балчук, и, достав из кармана сюртука маленький образок, зашитый
в бархатную сумочку, надел ей на
шею. Она зарыдала и стала
целовать его руки, а кучер между тем вынул из передка саней полубутылку шампанского и три бокала.
По молодости, по горячности моей я могу провиниться на каждом шагу; вспомните, что я
в чужой семье, что я никого не знаю и что никто не знает меня; не оставьте меня…» Она бросилась на
шею к свекру, у которого также глаза были полны слез, она обняла его точно, как родная дочь, и
целовала его грудь, даже руки.
Оставшись под арбой одна с подругой, Устенька вдруг обхватила ее обеими руками и, прижимаясь к ней, начала
целовать Марьяну
в щеки и
шею.
Владимир перестал стричь волосы и ходил
целое утро
в блузе, этот костюм пролетария ему
сшил аристократ-портной на Невском проспекте.
Я отворил дверь и пригласил «синего» жандарма войти, — это был Пепко
в синем сербском мундире. Со страху Федосья видела только один синий цвет, а не разобрала, что Пепко был не
в мундире русского покроя, а
в сербской куцой курточке. Можно себе представить ее удивление, когда жандарм бросился ко мне на
шею и принялся горячо
целовать, а потом проделал то же самое с ней.
Помутилось
в глазах Пятова от этой красавицы, от ясных ласковых очей, от соболиных бровей, от белой лебяжьей груди, — бросился он к Татьяне Власьевне и обнял ее, а сам плачет, плачет и
целует руки,
шею, лицо, плечи
целует.
Он нагнулся и
поцеловал ей руку, она неловко
поцеловала его холодными губами
в голову. Он чувствовал, что
в этом любовном объяснении нет главного — ее любви, и есть много лишнего, и ему хотелось закричать, убежать, тотчас же уехать
в Москву, но она стояла близко, казалась ему такою прекрасной, и страсть вдруг овладела им, он сообразил, что рассуждать тут уже поздно, обнял ее страстно, прижал к груди и, бормоча какие-то слова, называя ее ты,
поцеловал ее
в шею, потом
в щеку,
в голову…
Через темную комнату, дверь с теплой гардиной, а за ней уютная комната Марии Николаевны. Она поднимается с кресла и тихо идет навстречу. Сильно постаревшая, осунувшаяся, какой я себе ее даже и представить не мог. Идет с трудом, на лице радость и вместе с тем ее вечная грустная улыбка. Глаза усталые и добрые, добрые. Я
поцеловал ее горячую, сухую руку, она мне положила левую руку на
шею,
поцеловала в голову.